11/06/2021
Я вышла из галереи Артер и села на лавочку. Современное искусство даётся мне так себе, если не ориентировано на социальные проблемы. Но галерея хорошая, тем более по четвергам вход свободный. И у них отличный книжный с большой подборкой книг на английском.
Я сидела и смотрела на холм впереди меня. Если идти по прямой (наклонной прямой и вверх, но всё же) минут 7-10, можно выйти на Истикляль. Идти надо по району Çukur (есть такой сериал, да?). Я не очень часто там бывала, но знаю как там. Обычно все настойчиво рекомендуют спрятать и камеру, и телефон.
Я сделала несколько глотков воды, достала телефон (одновременно протест против предрассудков, вызов и потребность в ориентировке в пространстве) и пошла. В смешном платье, с голыми руками, большим рюкзаком и растерянным лицом. Надо мной сияет надпись “ябанджи”, таких никто не трогает.
Перешла дорогу и свернула внутрь района. Как же тут много жизни! Улицы буквально кипят: все забегаловки полны людей, над головами бесконечные веревки с бельем, мужчины пьют чай, другие таскают какие-то баулы или что-то строят. Где-то сидят женщины и разговаривают, другие чистят овощи, сидя на ступеньках, всюду бегают дети. И всё это на узких кривых улицах, вымощенных брусчаткой и застроенных старыми двухэтажными выцветшими особняками. Я иду и понимаю, что камеру нельзя доставать потому, что будет неприлично снимать всех этих людей. Поэтому только смотрю глазами.
В какой-то момент мои глаза упираются в вывеску на перекрестке: Adam Mickiewicz Sokak. От удивления останавливаюсь. Оглядываюсь по сторонам. Ну где Адам Мицкевич и где эта яма (название района с турецкого переводится как яма)? Так странно, но я ужасно рада видеть его имя где угодно. Продолжая стоять на углу, кидаю взгляд вдоль улицы Мицкевича. В конце квартала вижу колокольню. Думаю пару секунд: стоит подходить или идти дальше? В середине дня четверга шансов попасть в церковь в таком районе нет. Проверяю название на карте - церковь Святых Константина и Елены. Такой не знаю. Иду.
Она огромная. Это же холм, так что фундамент приблизительно такой же, как и сама церковь. Я с тоской смотрю на неё через плотную решетку ворот. Фотография не получится. Кручусь еще две секунды у ворот, чувствую, что меня рассматривают люди, сидящие на ступеньках домов напротив, поэтому начинаю уходить. И перед тем как отступить на шаг назад, нажимаю звонок. Не знаю почему. Ну просто так, кто ж знает.
Через мгновение передо мной появляется невысокий мужчина лет 50-55. Смотрит на меня. Я растерянно смотрю на него. Надо как-то объясниться теперь. И я выдаю дежурный вопрос:
- Церковь открыта?
- Закрыта.
Я понимающе киваю головой. Конечно, я знаю. Сто раз бывала в этой ситуации. Мужчина продолжает стоять и смотреть на меня. И мне кажется, что он ждет диалога. Я ужасно смущаюсь, потому что ничего больше говорить не хочу. Но выдавливаю из себя:
- Я хочу сделать фотографии
- Фотографии делать нельзя.
Я снова разминаю шею наклонными кивками, подразумевая “конечно, я всё понимаю”. Делаю шаг назад и вдруг понимаю, что он что-то продолжает мне говорить. Но я уже не очень понимаю что именно. Повторят запрет на фото и что-то ещё. Я всматриваюсь в него, пытаюсь услышать хоть что-то, и понимаю, что сейчас время усилить мои упражнения для шеи и кивать интенсивно вверх-вниз в духе “да-да-да!”
Мужчина открывает ворота. Я захожу во двор. Уже неплохо. Осматриваюсь. Ну двор как двор. Мужчина ждет пока я осмотрюсь и открывает дверь, приглашает меня в нартекс. Я удивленно следую за ним - ого, даже в нартекс можно зайти! Он мне кивает на свечи - “можешь зажечь”. А сам идет к боковой двери и открывает основное помещение. Повторяет “fotograf çekmek yasak! no photo!” Я киваю: “но фото, ясак”, и вхожу в церковь.
Она огромная, светлая, ярко расписанная, с отличным ремонтом, ухоженная, украшенная иконами, с роскошной мраморной кафедрой, украшенной львами у подножья. Она точно жилая. Поворачиваюсь к нему:
- А по воскресеньям работает?
- По воскресеньям работает.
Я смотрю на неё с восторгом. Эта церковь была построена в 1881 году. В 1881 году в этом нищем и ободранном районе была нужна такая огромная церковь. Моментально весь район меняет свой облик: особняки были новыми, на улицах работали таверны вместо чайных, всюду звучала греческая речь, люди носили щегольские наряды, имели бизнес, возможно даже успешный. Я стояла и хлопала глазами. Мой провожатый стоял чуть позади. “Гюзель?” - улыбаясь, спросил он. “Чок гюзель ве чок бююк” - поддакнула я ему. Он расплылся в улыбке, словно сам её построил, поднял указательный палец вверх и сказал: “Би фотограф!”.
Я выхватила камеру из рюкзака и не сильно прицеливаясь нажала один раз на затвор. Тут же спрятала камеру и приступила к благодарностям. Расшаркавшись перед ним, я пошла на выход. Удивительно, как мне повезло. Будь я чуть более экзальтированной, я бы сказала, что Адам Мицкевич привел меня в церковь.
На выходе я заметила тарелку, наполненную большими просфорами. Она такая небольшая и глубокая, стоит на мраморном столе у окна, круглые румяные просфоры лежат на ней горкой. Падает мягкий свет, стол и тарелка очень красивые. Я чуть притормозила и подумала, что вышла бы красивое фото, вздохнула и пошла дальше. Мой проводник окликнул меня: “хочешь хлеба?” Я посмотрела на него. Он улыбался и уже тянул руку к одной из просфор. Я поняла, что он не очень понимает что это за хлебушек такой. Я кивнула, конечно я хочу, какого чёрта. Он снова заулыбался, будто сам его пёк. Сказал спрятать в карман, чтобы никто не видел. Я молча сунула в карман платья, дала ему чаевых и выбежала на улицу. Через 5 минут я уже была на Истикляле, нащупывала просфору в кармане своего смешного платья.
Интересно, чтобы было, если бы я не заметила вывески на углу?